Золотой Теленок (полная версия) - Страница 124

124

Минутная слабость прошла. Остап побросал пачки в мешочек, любезно предложенный Александром Ивановичем, взял его под мышку и откатил тяжелую дверь товарного вагона.

Праздник кончался. Ракеты золотыми удочками закидывались в небо, вылавливая оттуда красных и зеленых рыбок, холодный огонь брызгал в глаза, вертелись пиротехнические солнца, бураки [Бурак – одна из фейерверочных фигур. (Прим. ред.)] подкидывали вверх винегрет из светящихся помидоров и восклицательных знаков. За хижиной телеграфа на деревянной сцене шел спектакль для кочевников. Некоторые из них сидели на скамьях, другие же смотрели представление с высоты своих седел. Часто ржали лошади. Литерный поезд был освещен от хвоста до головы.

– Да! – воскликнул Остап. – Банкет в вагоне–ресторане! Я и забыл! Какая радость! Идемте, Корейко, я вас угощаю, я всех угощаю! Согласно законов гостеприимства! Коньяк с лимончиком, клецки из дичи, фрикандо с шампиньонами, старое венгерское, новое венгерское, шампанское вино!..

– Фрикандо, фрикандо, – сказал Корейко злобно, – а потом посадят. Я не хочу себя афишировать!

– Я обещаю вам райский ужин на белой скатерти, – настаивал Остап. – Идемте, идемте! И вообще бросьте отшельничество. Спешите выпить вашу долю спиртных напитков, съесть ваши двадцать тысяч котлет. Не то налетят посторонние лица и сожрут вашу порцию в жизни. Я устрою вас в литерный поезд – там я свой человек, – и уже завтра мы будем в сравнительно культурном центре. А там с нашими миллионами... Александр Иванович!..

Великому комбинатору хотелось сейчас всех облагодетельствовать, хотелось, чтобы всем было весело. Темное лицо Корейки тяготило его. И он принялся убеждать Александра Ивановича. Он был согласен с тем, что афишировать себя не следует, но к чему морить себя голодом? Остап и сам толком не разбирал, зачем ему понадобился невеселый табельщик, но, раз начав, он не мог уже остановиться. Под конец он стал даже угрожать.

– Будете вот сидеть на своем чемодане, а в один погожий денек явится к вам костлявая – и косой по шее! А? Представляете себе аттракцион? Спешите, Александр Иванович, котлеты еще на столе. Не будьте твердолобым.

После потери миллиона Корейко стал мягче и восприимчивей.

– Может, в самом деле проветриться, – сказал он неуверенно, – прокатиться в центр. Но, конечно, без шика, без этого гусарства.

– Какое уж тут гусарство! Просто два врача-общественника едут в Москву, чтобы посетить Художественный театр и собственными глазами взглянуть на мумию в Музее изящных искусств. Берите чемодан.

Миллионеры пошли к поезду. Остап небрежно помахивал своим мешком, как кадилом. Александр Иванович улыбался глупейшим образом. Литерные пассажиры прогуливались, стараясь держаться поближе к вагонам, потому что уже прицепляли паровоз. В темноте мерцали белые штаны корреспондентов.

В купе на верхней полке Остапа лежал под простыней незнакомый ему человек и читал газету.

– Ну, слезайте, – дружелюбно сказал Остап, – пришел хозяин.

– Это мое место, товарищ, – заметил незнакомец. – Я Лев Рубашкин.

– Знаете, Лев Рубашкин, не пробуждайте во мне зверя, уходите отсюда.

Великого комбинатора толкал на борьбу недоумевающий взгляд Александра Ивановича.

– Вот еще новости, – сказал корреспондент заносчиво, – кто вы такой?

– Не ваше собачье дело! Говорят вам – слезайте, и слезайте.

– Всякий пьяный, – визгливо начал Рубашкин, – будет здесь хулиганить...

Остап молча схватил корреспондента за голую ногу. На крики Рубашкина сбежался весь вагон. Корейко на всякий случай убрался на площадку.

– Деретесь? – спросил Ухудшанский. – Ну, ну.

Остапа, который уже успел хлопнуть Рубашкина мешком по голове, держали за руки Гаргантюа и толстый писатель в детской курточке.

– Пусть он покажет билет! – надрывался великий комбинатор. – Пусть покажет плацкарту!

Рубашкин, совершенно голый, прыгал с полки на полку и требовал коменданта. Оторвавшийся от действительности Остап тоже настаивал на вызове начальства. Скандал завершился большой неприятностью. Рубашкин предъявил и билет, и плацкарту, после чего трагическим голосом потребовал того же от Бендера.

– А я не покажу из принципа! – заявил великий комбинатор, поспешно покидая место происшествия. – У меня такие принципы!

– Заяц! – завизжал Лев Рубашкин, выскочивший в коридор нагишом. – Обращаю ваше внимание, товарищ комендант, здесь ехал заяц!

– Где заяц? – провозгласил комендант, в глазах которого появился гончий блеск.

Александр Иванович, пугливо притаившийся за выступом трибуны, вглядывался в темноту, но ничего не мог различить. Возле поезда возились фигуры, прыгали папиросные огни и слышались голоса: «Потрудитесь предъявить!», «А я вам говорю, что из принципа!», «Хулиганство!», «Ведь верно? Ведь правильно?», «Должен же кто-нибудь ехать без билета?» Стукнули буферные тарелки, над самой землей, шипя, пробежал тормозной воздух, и светлые окна вагонов сдвинулись с места. Остап еще хорохорился, но мимо него уже ехали полосатые диваны, багажные сетки, проводники с фонарями, букеты и потолочные пропеллеры вагона–ресторана. Уезжал банкет с шампанским вином, со старым и новым венгерским. Из рук вырвались клецки из дичи и унеслись в ночь. Фрикандо, нежное фрикандо, о котором так горячо повествовал Остап, покинуло Гремящий Ключ. Александр Иванович приблизился.

124